Инженер стоял и думал ни о чем и обо всем сразу. Проблем на корабле всегда хватало. Профессор – мужик эксцентричный, но понимающий и в большинстве случаев договороспособный. Но иногда страшно упрямый. Например, категорическое нежелание Федорова лететь в цифровом виде, когда Николаев находится в режиме физического тела. И уж тем более не хочет профессор в программируемый анабиоз. Он хочет жить и бодрствовать. А болванки растут все-таки долго, да и процент появления на свет биологически несостоятельных экземпляров, как ни крути, велик…
– Ничего, ничего… Пока можно… Но, если что, на профессора у нас тоже есть рычаги воздействия… – еле слышно бормотал себе под нос Николаев, имея в виду, что он все-таки мозг, а главное – руки корабля, и у него много скрытых возможностей.
Он стоял в коридоре под неработающей парой лампочек, которые те самые руки никак не доходили вкрутить. Освещенный, загибающийся в бесконечной перспективе коридор, посреди него участок тьмы и в нем застывший и упершийся взглядом куда-то в стену и темноту инженер – со стороны это выглядело жутковато.
– Хватит расслабляться, хватит… Надо собраться… Алкоголь убрать, спрятать… – продолжал Николаев, занимаясь самовнушением. – И обязательно, обязательно попробовать… Может, удастся перепрограммировать энергосхему реактора или написать новый код, чтобы разогнать оставшиеся двигатели… Рискуем, конечно, лишиться вообще всего… Но лучше так…
Николаев бормотал, обращаясь к кому-то в стене коридора, но так как он стоял здесь уже несколько минут, глаза привыкли к темноте, и он рассмотрел углубление в стене, подсвеченное аварийными диодами.
– Нет нерешаемых задач… Нужно пробовать… И прекратить распущенность… Я починю и загоню его обратно… И себя. Чтобы лететь…
Голос его стал глуше, звучал все более зловеще. И вдруг Николаев вздрогнул и побледнел. Из темноты на него смотрело лицо… Человеческое лицо. С красными точками горящих глаз.
Николаев в ужасе отпрыгнул назад, как будто его ударили, – из тьмы на него смотрели, он разглядел, две фигуры. В легком алом свечении поблескивали их очертания. Они смотрели на него в упор. Готовые двинуться, протянуть руки, схватить…
Но вместо того, чтобы закричать, Николаев засмеялся. Он сделал шаг, подошел к фигурам вплотную, нащупал слева на стене скобку механического рубильника и дернул его вверх.
– Привет, чуваки! – крикнул Николаев двум фигурам во вспыхнувших прямоугольниках.
Инженер знал, что эти двое – застывшие во встроенных несгораемых шкафах могучие стальные механические тела; сверхнадежное и практически вечное последнее их прибежище, если что-то случится с кораблем…
Николаев невольно представил, как через миллион лет, растратив ресурсы, потеряв органику и корабль, но сохранив разум, они с профессором вот в этих железных чудищах, держась за руки, болтая и смеясь, будут лететь в открытом космосе в его черную бесконечную бездну.
Николаев дернул рубильник вниз, отключив подсветку шкафов, но еще долго стоял в полной темноте как оглушенный.
17. Цифра
Ловушка
Где-то далеко грохнуло, ухнуло, послышался лязг тяжелых гусениц по асфальту, но вдруг все стихло. Слава богу. Минуту назад младенец наконец-то перестал плакать и заснул. Ореховые скорлупки нежных век медленно прикрылись. Сидящая на полу Айрин, не переставая покачивать сына, прикрыла уголком термоткани его личико от бетонной пыли, которой был набит воздух…
В полевой форме, в тяжелой разгрузке, я сидел рядом, закрывая их в углу комнаты собой как живым щитом. Выждав минуту тишины, я встал на колени, опустил голову как можно ниже, почти коснувшись щекой неровного грязного пола, пытаясь рассмотреть, что случилось с дистанционной пушкой на сторожевой башне войск Коалиции. Неужели подбили? Или заклинила? С пола был виден только кусочек городской панорамы.
– Ну что там, майор? Что с ней? Вырубим, нет? – прохрипел Саня, крупный белобрысый капитан с закатанными рукавами засыпанной пылью рубашки. Он стоял у окна с винтовкой, то и дело посматривая за окно и на тактический экран на своем плече. – Сбить бы один! Хотя бы! Что она там?
Я тыкал в свой экран, посматривая на мортиру – короткое толстое рыльце на мощных шарнирах.
– Ни в какую… Связь есть, а башка не крутится… – сказал я и кивнул в сторону Айрин. – Надо выбираться, Сань… У них… у нас… мало времени.
Я посмотрел на Айрин, ее грязное перепуганное лицо с черными кругами под глазами, веки которых были воспаленно-алыми от бесконечных слез. Айрин медленно кивнула, и ее охватила дрожь. Я взглянул на Саню, мы встретились взглядами.
Ребенок умирал, ему оставались считаные часы, и мы знали об этом. Наш сильно поредевший взвод рисковал не меньше. Цифра полностью контролировала улицу и весь квартал, простреливая местность с земли и воздуха.
– До оцифровки этой вашей неблизко, четыре квартала… Без прикрытия нам нужно в два раза больше жизней! – засмеялся Саня, и в следующее мгновение в стену прямо над окном ударила ракета, брызнули осколки, куски стены повалились на пол, комнату заволокла пыль, закричал ребенок.
– Твари! – взревел Саня и зачем-то метнулся и выглянул наружу. Там шла стрельба, стоял невыносимый металлический треск, противник гвоздил пару турелей, выставленных нами при заходе на позицию.
– На пол! Саня! Ты что творишь?! – крикнул я из угла, задыхаясь от пыли.
Капитан упал на пол, на руки, как будто ждал моей команды. Бой не стихал. Ребенок кричал и, кажется, тоже хрипел.
– Что там? Что видно? – кричал я, так как наша внутренняя связь вышла из строя, связные дроны посбивали.
– Отрезают… У нас минут семь, максимум… – кричал капитан. – Поливалки долго не продержатся.
Я дотронулся указательным пальцем до виска, но связи с орбитальными серверами тоже не было, все глушила Цифра, мы были отрезаны и технологически беспомощны, как солдаты Первой мировой.
– Семь минут – это до хрена, Сань! Тут есть выход на крышу?
– Должен быть! – капитан вскочил на ноги и прыгнул к двери.
В этот момент под нашими окнами заработал крупнокалиберный пулемет, застрочил густо и басовито.
– Крантец поливалкам!
Тут раздался хлопок, а за ним жуткий грохот и треск ломающегося пластика и металла, и нашу дверь вынесло внутрь комнаты.
– Саня! На пол! – заорал я, хоть и было поздно.
– Жив! Жив! Нормально! – ответил он.
Если нам подослали «ползучую мину», то дело было плохо. Значит, Цифра знала, где мы, с точностью до метра, наши глушилки, видимо, тоже вышли из строя. Надо было срочно уходить, я обернулся и посмотрел на Айрин – забившаяся в угол, она будто вжалась сама в себя, не было видно ни ее, ни ребенка, просто куча грязного, темного, в бетонной пыли тряпья. Я положил туда, где должно быть плечо, руку и почувствовал, как она дрожит.
– Саня, прикрой! – я кивнул ему на дверь, а сам закрепил винтовку на спине, наклонился к Айрин, чтобы подхватить, и она вцепилась в мою руку, я услышал ее приглушенный всхлип, ребенок, к счастью, молчал. Не успели мы встать, за окном послышался странный писк и вновь – ровный тугой стук пулемета, который, судя по звуку, долбил все ближе и ближе. Вместо того чтобы занять позицию у двери для нашего отхода, капитан вновь метнулся к окну. Только он попытался высунуть голову, как снаружи раздался хлопок, глухой и плотный, и из него вырвался тонкий визжащий звук, будто кто-то запустил фейерверк.
– Минус один! Надо наверх, Толя… – сказал капитан будто в замедленном темпе, и я понял, что турель осталась одна и ей осталась от силы минута.
– Что еще? – спросил я.
– Танк! Два… Через пару минут все здесь соберутся, гады!
Пулемет продолжал строчить, звук приближался, в какой-то момент мне показалось, что сейчас прилетит нам. Мы с Айрин отошли от двери и присели.
– Саня, уходи оттуда! – крикнул я, но капитан стоял за рамой окна, даже не пригибаясь, он будто меня не слышал.
